Последняя встреча
Мне посчастливилось с юношеских лет быть знакомым с Виктором Алексеевичем Савиным. Учился я тогда в средней школе Усть-Сысольска и однажды зашел в Коми книжное издательство. Это было двухэтажное деревянное здание на месте нынешнего красавца-горисполкома. Меня приняла миловидная белокурая женщина, а рядом сидел мужчина средних лет. Я объяснил, откуда родом, и попросил пьесы для нашего Позтыкеросского клуба.
- Но мы пьесы даем с одним условием: вернуть в двух экземплярах. Я тебе и бумагу дам, — сказала женщина (как я потом узнал, это была Агния Суханова, одна из первых коми женщин-писателей).
- Почерк-то у тебя хороший?
- Перепишем, - пообещал я. — У моего товарища в селе очень хороший почерк.
- А меня ты не знаешь? - заговорил и мужчина. - Небдинса Виттор я. Может, слышал?
Конечно, слышал! Наша учительница рассказывала нам о поэте и читала его стихи. Я видел Савина и в спектакле, который шел на коми языке в городском Народном Доме...
Конечно, я уже не помню дословно наш первый разговор, ведь прошло с того времени более шестидесяти лет. Когда я стал работать в Коми книжном издательстве, Виктор Алексеевич как-то увидел меня и воскликнул:
- Это ты, Иван Изьюров? Из Позтыкероса, как я помню. И твои стихи в журнале «Ордым» читал. Молодец, что частушки сочиняешь!
Мне было приятно, что Виктор Алексеевич запомнил меня. И все последующие годы он был весьма приветлив и внимателен и не только ко мне, но и к другим молодым авторам.
Я помню, как еще летом 1937 года, работая над пьесой «Крепость» о строителях сельской электростанции, он приходил к нам то в редакцию журнала «Ударник», то в Коми книжное издательство, то к журналистам, читал написанное за ночь. Почти каждый день он читал нам в отрывках и свою большую публицистическую поэму «Сыктывкар».
Поздней осенью 1937 года он был арестован. Вскоре арестовали и меня.
Скажу откровенно: никаких вопросов на следствии о встречах и беседах с Виктором Савиным мне не задавали. Как и о встречах и беседах с другими репрессированными писателями - В. Т. Чисталевым, М. П. Дорониным, П. А. Шеболкиным. Меня водили к следователю ровно 14 ночей, а днем не давали спать. Добивались признания, что я состоял в некоей националистической группе, ставившей какие-то контрреволюционные цели. Я категорически отрицал это, просил привести факты.
Ишь какой хитрый! - усмехался следователь. - Не можем мы раскрывать свои секреты! Сам должен нам все рассказать: кто, где, когда!
Не забуду, как почти после годичного заключения нас вывели из камер и объявили сроки заключения, определенные не судом, а какой-то неизвестной «тройкой»: мне – три года, В. А. Савину - пять лет, остальным - по восемь. Вместе с нами были врач И. Л. Вахнин, бывший председатель Коми облисполкома Е. М. Мишарин, председатель облплана А. И. Бабушкин и другие. Самое удивительное для меня было то, что все они были члены партии с 1918 года, я один - беспартийный. - За что? — удивлялся Виктор Алексеевич. - Какой я националист! Работал на Урале, на Украине в рабочих коллективах. Жена у меня русская...
Под конвоем повели нас на пристань и посадили на пароход «Бородино». Разместили, естественно, не в каютах, но и не в трюме, а в третьем классе в корме парохода. Конечно же, куда везут, не сказали. Пароход шел на Котлас, нам же, очевидно, предстояло ехать дальше. Может, до самого Ледовитого океана, о чем рассказывали в камере все знающие «бывалые люди».
На пароходе были и пассажиры. Многие из них видели нас, может, даже узнавали, но и вида не показывали. Да и конвой не разрешал «заглядываться» на нас. Помню, как пришли трое молодых парней, один - с гармошкой. Посидели, поболтали, и вдруг гармонист заиграл «Югыд кодзув», «Мича нывъяс», песни, написанные Виктором Алексеевичем Савиным. Он улыбался, улыбались и мы. Это не понравилось, видно, конвоирам и, хотя вряд ли они знали,что звучит музыка одного из арестантов, но попросили гармониста играть в другом месте.
Пароход прибыл в Котлас. Нас высадили. И здесь случилось уж совсем невероятное. На пристани нас встречала жена Ивана Лукича Бахнина Евдокия Георгиевна. Свидание с мужем ей, конечно, не разрешили, но Евдокия Георгиевна, по профессии адвокат, нашла выход. Она привела на пристань группу женщин и завела с ними разговор по-коми. Не знаю, понимали ли женщины коми язык, да и не им, а нам предназначалось все, что говорила Евдокия Георгиевна. Она торопливо рассказывала о том, что многие видели, как нас повезли вниз по реке. О том, что она отправила на имя Сталина телеграмму в 600 слов, но никакого ответа не получила. Обещала встретиться с нашими родными и рассказать об этой встрече. Ведь они ничего не знали о нас.
Вскоре нас отправили на пароходе вниз по Северной «Двине» в Архангельск, а оттуда в трюмах небольшого грузового судна до Нарьян-Мара, а затем на баржах вверх по Печоре, Усе.
Среди нас были и те, кто знал эти места, как, например, А. И. Бабушкин, проводивший лет десять назад перепись населения Большеземельской тундры и опубликовавший книгу о людях, ее населяющих. Между прочим, его обвиняли и в том, что он якобы хотел присоединить Большеземельскую тундру к Коми автономной области, а самому стать чуть ли не губернатором тундры!
Стояла уже поздняя осень, вот-вот северные реки покроются льдом. К сожалению, наши пути с Виктором Алексеевичем разошлись. Его отправили обратно вниз по Усе в одно из сельхозподразделений, а нас определили на заготовку тундрового леса. Мы рубили небольшие деревья, которые затем шли на рудстойку для крепления шахтных выработок. Осенью 1940 года мне, наконец, выдали документ об освобождении. До дома - сотни километров. Но, зная, где отбывал срок Виктор Алексеевич Савин, я решил обязательно повидаться с ним. Даже и мысли не допускал, что не встречусь с Небдинса Виттором, не поговорю с ним по душам. Очень беспокоило его здоровье - Виктор Алексеевич страдал язвенной болезнью, был инвалидом второй группы, а все пережитое, естественно, здоровья ему не прибавило.
Не помню уже точный день встречи с Виктором Алексеевичем. Где-то в середине октября, а конце рабочего дня постучал я в ворота лагерного подразделения, попросил о встрече с Савиным. Разрешили.
Постарел Виктор Алексеевич - прибавилось морщин, бородка седая. Увидел меня, слезы на глазах выступили-
- Значит, домой? - помню, спросил он. - Я об этом не смею даже мечтать. Посылал две просьбы о помиловании, но ответа нет...
С той встречи прошло уже более сорока лет. Многое из того разговора забылось, но многое и помнится. Виктор Алексеевич говорил, что часто болеет, что летом работает на сенокосе, а зимой возит сено.
- Это и к лучшему, — не жаловался он. — Целый день — свежий воздух, а не лагерный барак... Силки ставим на куропаток... Их нынче много. Писем вот от семьи давно нет. Может, и не дают мне их. Не знаю, как и что там у них. Конечно же, скучаю по семье... Как там они? Слышал, что семью выгнали с квартиры, что жена отказалась от меня... Может, и заставили... Все может быть, Иван, в наши дни... А мы ведь так верили Советской власти... Вот иногда и задумаешься: неужели же Иосиф Виссарионович об этих вещах незнает?..
Прошло больше часа. Меня предупредили, что время свидания истекло.
— Я напишу ночью письмо сыновьям, — сказал Виктор Алексеевич. — Конверта нет, но лист бумаги найдется. Я письмо оставлю начальнику и попрошу передать утром тебе.,.Он ко мне неплохо относится, хотя... Все может быть... Но я напишу. И попрошу начальника...
Ранним утром, было еще темно, я вновь постучал а закрытую дверь. Мне сказали, что Савин уже на работе, поехал за сеном, а начальник не разрешил передать его письмо...
Дверь закрылась... Это была моя последняя встреча с Виктором Алексеевичем...
В Сыктывкар после истечения срока Савин не вернулся...
И. ИЗЬЮРОВ.
член Союза писателей СССР.
(Красное знамя. – 1987. - 1 декабря)
